Богаче Ротшильда

«Скрипка Ротшильда». Премьера спектакля по одноименному рассказу Антона Павловича Чехова 1, 2, 3 декабря прошла во Владимирском академическом театре драмы.

Инсценировал рассказ Чехова Владимир Кузнецов, молодой режиссер и ученик Н.А. Горохова, народного артиста России, лауреата премии Правительства России имени Волкова. Артисты, а их на сцене всего четыре, говорят не только за своих героев, но и за автора – такое пересеченное многоголосие хорошо передает чеховскую интонацию, в которой сильна несобственно-прямая речь. Режиссерский прием оправдан: в рассказах Чехова в повествовании «от автора» часто звучит невыделенная речь «от героев».

Главный герой Яков Иванов (народный артист Николай Горохов) занимается в жизни тем, что делает гробы, играет на скрипке и подсчитывает убытки. Это слово – убытки – ключевое в рассказе и в спектакле. В рассказе, говоря филологическим языком, происходит контекстуальное приращение смысла слова «убытки». Есть такое понятие в стилистике художественной речи, когда слово в художественном произведении постепенно меняет свое прямое значение и прирастает новыми оттенками, смыслами. Особенно часто пользовался этим приемом Михаил Булгаков. Но есть он и у Чехова.

На парадигме этого слова построен образ Якова. Те «страшные убытки», на десятки и сотни рублей, мысли о которых «донимают» героя день и ночь, – это совсем не те «страшные убытки» от убыточной убогой жизни, убытки души, которые с ужасом осознает Яков в последние мгновения жизни. И это с потрясающей силой раскрывает Николай Горохов в своем герое. В начале его герой не просто жаден и груб, а патологически жаден и бездушен: по отношению к жене Марфе, которую почти не замечает, к еврею Ротшильду, который вместе с ним играет на скрипке на свадьбах и похоронах, к евреям и людям вообще, за что его и прозвали «Бронза». Правда, у Чехова он всегда хмурый и немногословный, а в спектакле, в транскрипции режиссера, Яков постоянно зло зубоскалит, но рисунок роли точно соответствует чеховскому замыслу. На сцене Яков страшен разрушительной силой нелюбви к людям и любви к деньгам.

Потеряв жену, Яков «занемог». Герой постепенно начинает осознавать, что «жизнь прошла зря»: «посмотрел назад – там ничего, кроме убытков, да таких страшных, что озноб берет». В последней сцене спектакля от запоздалого раскаяния лицо умирающего гробовщика преображается, оно озаряется другим светом, светится от слез сострадания к другим и страдания за свою никчемную, потерянную жизнь.

В рассказе Чехова просматривается евангельский смысл. В глубине души вспоминаешь: и разбойник на Кресте прозрел! В спектакль этот смысл привносит блестящая игра исполнителя главной роли Николая Горохова.

Горохов поразительно показывает эволюцию своего героя. Сыграть такого человека непросто, чтобы это не было банально: был тиран, злодей – вдруг стал почти святой.

Николай Анатольевич просто восхитительно с этим справляется. Он постепенно раскрывает, что было же что-то в душе Бронзы, какой-то тайник, потайная дверца, которая в конце раскрылась… У Чехова в начале рассказа: «Яков весь день играл на скрипке, когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки….». Так и врезается в душу сцена, где Яков – Горохов, – когда ему не спится, берет скрипку и, лежа, тихонько перебирает струны… Скрипка – его душа. Но он глух к жизни. Скрипке он доверяет последнюю песнь страдающей души, да так, что Ротшильд испытывает «мучительный восторг».

Но и комические краски находит актер для своего героя. Немало смешных ситуаций вытекает из жадности Бронзы. Воистину он был бы демоничен, если бы не был смешон.

В смыслах текста Чехова, как и в спектакле, есть много символичного. Что хорошо передано в постановке Владимира Кузнецова. Искусствовед, исследователь творчества Андрея Тарковского Дмитрий Салынский писал: «Если у человека в душе молчат архетипы, если он глух к живому символизму своего окружения, то он к этому окружению относится прагматически, и для него порог как предмет не отличается от дверной ручки… Но если все-таки что-то проснулось в нем, и он почувствовал, что порог – это граница между двумя мирами – это означает, что для него открылось сакральное восприятие мира, суть которого проста: это осознание границы между жизнью и смертью всегда присутствует рядом с нами, но

явно видится лишь в особые моменты, это осознание себя в пограничье». Цитата очень подходит для характеристики символизма спектакля и главного героя.

В постановке – ощущение присутствия одного мира в другом – высшего в обыденном. Герой пробуждается от глухоты обыденности.

Образ «высшего» несет в себе жена Якова Марфа. Ее исполняет Ариадна Брунер. Молодая актриса очень тонко создает образ престарелой подруги жизни Якова – «тощей, остроносой, с открытым ртом, похожей на птицу, которой хочется пить». У Чехова здесь ключевое слово – птица. Образ птицы и выбрал режиссер для характеристики героини. Пластика актрисы удивительная, ни разу не дает усомниться, что перед нами немощная старица. Образ несет духовность. Бывают такие старушки, которые благодаря своей духовности, любви, сохраняют в себе юношескую чистоту до конца дней… Слабыми, беспомощными крыльями – своими выразительными руками – героиня обнимает, покрывает Якова. И после похорон она остается рядом с ним, как верный Ангел-Хранитель.

Спектакль во многом построен на пантомиме, на гротеске, иронии и комизме. Гротеск и ирония есть у Чехова в ткани текста, в парадоксальных парах слов: денежные убытки – и духовные; гробовщик – сам в гробу; нищий еврей – с фамилией знаменитого богача Ротшильда. И так далее. Режиссер во всей ткани спектакля воссоздает образными средствами гротескность чеховского текста. Сильный гротеск – в образе музыканта-еврея Ротшильда, который боится Якова, и которого ненавидит Бронза. Очень непростой образ, и актер Георгий Девятисильный отлично с ним справляется. Это антипод Якова. Яков – грозный, на первый взгляд, крепкий мужик, который уверенно носится по сцене, приводя всех в трепет, Ротшильд – хилый, жалкий, забитый еврей, от которого, по рассказу, всегда пахло чесноком. Но он несет третью ипостась спектакля – тему музыки. Тему искусства. Его флейта «плакала» в рассказе. В пластике музыканта на сцене что-то неуловимое, легкое, музыкальное.

Гротесковый образ фельдшера. Тут, правда, расхождение с текстом Чехова. У Чехова Максим Николаевич – старик с седыми бровями и бакенами. В нем присутствует некое роковое начало, тема рока, неизбежности, приговора. А в спектакле это другой, весьма комичный

образ: краснощекий высокий молодец, пыщущий здоровьем и преисполненный наглой уверенности в себе. Его роль играет молодой актер Вячеслав Леонтьев. Однако в контексте спектакля этот образ работает на контраст, таким образом усиливая роковую обреченность героев. Он не противоречит логике чеховского текста. Глядя на него, подумалось: все мы сейчас по три часа в очереди к врачу за приговором… Во времена господства короновируса…

Талантливая сценография Татьяны Видановой расшевеливает воображение зрителя. Весь инструментарий сцены из дерева: условные деревянные стены, двери, ящики, скворечники (вместо гробов), верстак, детская люлька, стружки, лодка – всё создает ощущение теплоты, узнаваемости, чего-то родного. Кстати, мне встречалось где-то в русском фольклоре уподобление гробов скворечникам. Деревянные конструкции постоянно в движении, живые, в руках героев они дополняют их, «говорят» за них и порой «играют» в ритме музыки. Костюмы органичны, созвучны чеховскому времени. У Якова – белая холщовая рубаха, жилет, картуз, у Марфы – простое мягкое, «ветхое» деревенское платье, в котором она так красиво летает по сцене. У фельдшера – фартук, как у мясника, того и гляди, он как хирург, что-нибудь отрежет. Выразителен и наряд Ротшильда, выдающего принадлежность к еврейскому роду, творчеству и бедности. Костюмы создают характеристики героев. Зрительно каждый образ запоминается.

Музыка Владимира Брусса , медлительная и напряженная, с вариациями на тему незатейливого мотива городской мещанской песенки поддерживает напряженную линию повествования. В конце бьется как пульс человека.

В рассказе Чехова есть скрытая ирония, как всегда. Прежде всего она в самом названии. Почему Ротшильд? Тощий жид, нищий еврей – и Ротшильд? Баснословно богатый человек с такой фамилией известен на весь мир. Но в конце этот парадокс обыгрывается писателем, а также режиссером. Нищий жид становится богаче самого Ротшильда. Его богатство – скрипка. На темной сцене в ярком свете рампы музыкант Ротшильд со скрипкой в руках распрямляется, становится высоким и величественным.

Ирония А.П. Чехова обыгрывается режиссером в пантомимах, когда герои взаимодействуют друг другом, казалось бы, без слов, но выразительно

«говорят» мимически, жестами, заставляя зрителей то улыбнуться, то посмеяться. Недаром режиссер назвал жанр своего спектакля: трагикомедия.

Спектакль «Скрипка Ротшильда» получился современным, актуальным, пронзительным.

В финале под масками зрителей видны слезы... Все мы сейчас в эпоху короновируса в пограничье… А что мы, собственно говоря, собой представляем?